|
|
Москва. На пути к Курскому вокзалу.
Все говорят: Кремль, Кремль. Ото всех я слышал про него,
а сам ни разу не видел. Сколько раз уже (тысячу раз),
напившись или с похмелюги, проходил по Москве с севера на юг,
с запада на восток, из конца в конец, насквозь и как попало -
и ни разу не видел Кремля.
Вот и вчера опять не увидел, - а ведь целый вечер
крутился вокруг тех мест, и не так чтоб очень пьян был: я, как
только вышел на Савеловском, выпил для начала стакан зубровки,
потому что по опыту знаю, что в качестве утреннего декохта
люди ничего лучшего еще не придумали.
Так. Стакан зубровки. А потом - на Каляевской - другой
стакан, только уже не зубровки, а кориандровой. Один мой
знакомый говорил, что кориандровая действует на человека
антигуманно, то есть, укрепляя все члены, ослабляет душу. Со
мной почему-то случилось наоборот, то есть душа в высшей
степени окрепла, а члены ослабели, но я согласен, что и это
антигуманно. Поэтому, там же, на Каляевской, я добавил еще две
кружки жигулевского пива и из горлышка альб-де-дессерт.
Вы, конечно, спросите: а дальше, Веничка, а дальше - что
ты пил? Да я и сам путем не знаю, что я пил. Помню - это я
отчетливо помню - на улице Чехова я выпил два стакана
охотничьей. Но ведь не мог я пересечь Садовое кольцо, ничего
не выпив? Не мог. Значит, я еще чего-то пил.
А потом я пошел в центр, потому что это у меня всегда
так: когда я ищу Кремль, я неизменно попадаю на Курский
вокзал. Мне ведь, собственно и надо было идти на Курский
вокзал, а не в центр, а я все-таки пошел в центр, чтобы на
Кремль хоть раз посмотреть: все равно ведь, думаю, никакого
Кремля не увижу, а попаду прямо на Курский вокзал.
Обидно мне теперь почти до слез. Не потому, конечно,
обидно, что к Курскому вокзалу я так вчера и не вышел. (Это
чепуха: не вышел вчера - выйду сегодня). И уж, конечно, не
потому, что проснулся утром в чьем-то неведомом подъезде
(оказывается, сел я вчера на ступеньку в подъезде, по счету
снизу сороковую, прижал к сердцу чемоданчик - и так и уснул).
Нет, не потому мне обидно. Обидно вот почему: я только что
подсчитал, что с улицы Чехова и до этого подъезда я выпил еще
на шесть рублей - а что и где я пил? и в какой
последовательности? во благо ли себе я пил или во зло? никто
этого не знает, и никогда теперь не узнает. Не знаем же мы вот
до сих пор: царь Борис убил царевича Димитрия или же наоборот?
Что это за подъезд? я до сих пор не имею понятия; но так
и надо. Все так. Все на свете должно происходить медленно и
неправильно, чтобы не сумел загордиться человек, чтобы человек
был грустен и растерян.
Я вышел на воздух, когда уже рассвело. Все знают - все,
кто в беспамятстве попадал в подъезд, а на рассвете выходил из
него - все знают, какую тяжесть в сердце пронес я по этим
сорока ступеням чужого подъезда и какую тяжесть вынес на
воздух.
Ничего, ничего, - сказал я сам себе, - ничего. Вот -
аптека, видишь? А вон - этот пидор в коричневой куртке скребет
тротуар. Это ты тоже видишь. Ну вот и успокойся. Все идет как
следует. Если хочешь идти налево, Веничка, иди налево, я тебя
не принуждаю ни к чему. Если хочешь идти направо - иди
направо.
Я пошел направо, чуть покачиваясь от холода и от горя,
да, от холода и от горя. О, эта утренняя ноша в сердце! О,
иллюзорность бедствия. О, непоправимость! Чего в ней больше, в
этой ноше, которую еще никто не назвал по имени? Чего в ней
больше: паралича или тошноты? Истощения нервов или смертной
тоски где-то неподалеку от сердца? А если всего поровну, то в
этом во всем чего же все-таки больше: столбняка или лихорадки?
Ничего, ничего, - сказал я сам себе, - закройся от ветра
и потихоньку иди. И дыши так редко, редко. Так дыши, чтобы
ноги за коленки не задевали. И куда-нибудь да иди. Все равно
куда. Если даже ты пойдешь налево - попадешь на Курский
вокзал; если прямо - все равно на Курский вокзал; если направо
- все равно на Курский вокзал. Поэтому иди направо, чтобы уж
наверняка туда попасть. - О тщета!
О, эфемерность! О, самое бессильное и позорное время в
жизни моего народа - время от рассвета до открытия магазинов!
Сколько лишних седин оно вплело во всех нас, в бездомных и
тоскующих шатенов! Иди, Веничка, иди.
Москва. Площадь Курского вокзала.
Ну вот, я же знал, что говорил: пойдешь направо -
обязательно попадешь на Курский вокзал. Скучно тебе было в
этих проулках, Веничка, захотел ты суеты - вот и получай свою
суету...
Да брось ты, - отмахнулся я сам от себя, - разве суета
мне твоя нужна? Люди разве твои нужны? Вот ведь Искупитель
даже, и даже Маме своей родной, и то говорил: "Что мне до
тебя?" А уж тем более мне - что мне до этих суетящихся и
постылых.
Я лучше прислонюсь к колонне и зажмурюсь, чтобы не так
тошнило...
- Конечно, Веничка, конечно - кто-то запел в высоте так
тихо, так ласково-ласково - зажмурься, чтобы не так тошнило.
О! Узнаю! Это опять они! Ангелы Господни! Это вы опять.
- Ну, конечно, мы, - и опять так ласково!..
- А знаете что, ангелы? - спросил, тоже тихо-тихо.
- Что? - ответили ангелы.
- Тяжело мне...
- Да, мы знаем, что тяжело, - пропели ангелы. - А ты
походи, легче будет, а через полчаса магазин откроется: водка
там с девяти, правда, а красненького сразу дадут...
- Красненького?
- Красненького, - нараспев повторили ангелы Господни.
- Холодненького?
- Холодненького, конечно...
О, как я стал взволнован!..
- Вы говорите: походи, походи, легче будет. Да ведь и
ходить-то не хочется... Вы же сами знаете, каково в моем
состоянии - ходить!..
Промолчали на это ангелы. А потом опять запели:
- А ты вот чего: ты зайди в ресторан вокзальный. Может,
там чего и есть. Там вчера вечером херес был. Не могли же
выпить за вечер весь херес!..
- Да,да,да. Я пойду. Я сейчас пойду, узнаю. Спасибо вам,
ангелы.
И они так тихо пропели:
- На здоровье, Веня...
А потом так ласково-ласково:
- Не стоит...
Какие они милые!.. Ну что ж... Идти так идти. И как
хорошо, что я вчера гостинцев купил, - не ехать же в Петушки
без гостинцев. В Петушки без гостинцев никак нельзя. Это
ангелы мне напомнили о гостинцах, потому что те, для кого они
куплены, сами напоминают ангелов. Хорошо, что купил... А когда
ты их вчера купил? вспомни... иди и вспоминай...
Я пошел через площадь - вернее не пошел, а повлекся. Два
или три раза я останавливался и застывал на месте - чтобы
унять в себе дурноту. Ведь в человеке не одна только
физическая сторона; в нем и духовная сторона есть, и есть -
больше того - есть сторона мистическая, сверхдуховная сторона.
Так вот, я каждую минуту ждал, что меня, посреди площади,
начнет тошнить со всех трех сторон. И опять останавливался и
опять застыл.
- Так когда же вчера ты купил свои гостинцы? После
охотничьей? Нет, после охотничьей мне было не до гостинцев.
Между первым и вторым стаканом охотничьей? Тоже нет. Между
ними была пауза в тридцать секунд, а я не сверхчеловек, чтобы
в тридцать секунд что-нибудь успеть. Да сверхчеловек и
свалился бы после первого стакана охотничьей, так и не выпив
второго... Так когда же? Боже милостивый, сколько в мире тайн!
Непроницаемая завеса тайн! До кориандровой или между пивом и
альб-де-дессертом?
Москва. Ресторан Курского вокзала.
Нет, только не между пивом и альб-де-дессертом, там уж
решительно не было никакой паузы. А вот до кориандровой - это
очень может быть. Скорее даже так: орехи я купил до
кориандровой, а уж конфеты - после. А может быть, и наоборот:
выпив кориандровой, я...
- Спиртного ничего нет, - сказал вышибала. И оглядел меня
всего как дохлую птичку или грязный лютик.
- Нет ничего спиртного!
Я, хоть весь и сжался от отчаяния, но все-таки сумел
промямлить, что пришел вовсе не за этим. Мало ли зачем я
пришел? Может быть, экспресс на Пермь по какой-то причине не
хочет идти на Пермь, и вот я сюда пришел: съесть бефстроганов
и послушать Ивана Козловского или что-нибудь из "Цырюльника".
Чемоданчик я все-таки взял с собой и, как давеча в
подъезде, прижал его к сердцу в ожидании заказа.
Нет ничего спиртного! Царица небесная! Ведь, если верить
ангелам, здесь не переводится херес. А теперь - только музыка,
да и музыка-то с какими-то песьими модуляциями. Это ведь и в
самом деле Иван Козловский поет, я сразу узнал, мерзее этого
голоса нет. Все голоса у всех певцов одинаково мерзкие, но
мерзкие у каждого по-своему. Я потому их легко на слух
различаю... Ну, конечно, Иван Козловский... "О-о-о, чаша моих
пре-э-эдков... О-о-о, дай мне наглядеться на тебя при свете
зве-о-о-озд ночных"... Ну, конечно, Иван Козловский... "
О-о-о, для чего тобой я околдо-о-о-ован... Не отвергай"...
- Будете что-нибудь заказывать?
- А у вас чего - только музыка?
- Почему "только музыка"? Бефстроганов есть, пирожное.
Вымя...
Опять подступила тошнота.
- А херес?
- А хересу нет.
- Интересно. Вымя есть, а хересу нет!
Оччччень интересно. Да. Хересу нет. А вымя есть. И меня
оставили. Я, чтобы не очень тошнило, принялся рассматривать
люстру над головой.
Хорошая люстра. Но уж слишком тяжелая. Если она сейчас
сорвется и упадет кому-нибудь на голову - будет страшно
больно... Да нет, наверное, даже и не больно: пока она
срывается и летит, ты сидишь и, ничего не подозревая, пьешь,
например, херес. А как она до тебя долетела - тебя уже нет в
живых. Тяжелая это мысль: ... ты сидишь, а на тебя сверху -
люстра. Очень тяжелая мысль...
Да нет, почему тяжелая?.. Если ты, положим, пьешь херес,
если ты сидишь с перепою, и еще не успел похмелиться, а хересу
тебе не дают - и тут тебе на голову люстра - вот это уж
тяжело... Очень гнетущая это мысль. Мысль, которая не всякому
под силу. Особенно с перепою.
А ты бы согласился, если бы тебе предложили такое: мы
тебе, мол, принесем сейчас 800 граммов хереса, а за это мы у
тебя над головой отцепим люстру и ...
- Ну, как, надумали? Будете брать что-нибудь?
- Хересу, пожалуйста, 800 граммов.
- Да ты уж хорош, как видно! Сказано же тебе русским
языком: нет у нас хереса!
- Ну... я подожду... когда будет ...
- Жди-жди... Дождешься!.. Будет тебе сейчас херес!
И опять меня оставили. Я вслед этой женщине посмотрел с
отвращением. В особенности на белые чулки безо всякого шва:
шов бы меня смирил, может быть, разгрузил бы душу и совесть...
Отчего они все так грубы? А? И грубы-то ведь, подчеркнуто
грубы в те самые мгновенья, когда нельзя быть грубым, когда у
человека с похмелья все нервы навыпуск, когда он малодушен и
тих? Почему так?! О, если бы весь мир, если бы каждый в мире
был бы, как я сейчас, тих, боязлив и был бы также ни в чем не
уверен: ни в себе, ни в серьезности своего места под небом -
как хорошо бы! Никаких энтузиастов, никаких подвигов, никакой
одержимости! - всеобщее малодушие. Я согласился бы жить на
земле целую вечность, если бы прежде мне показали уголок, где
не всегда есть место подвигам. "Всеобщее малодушие" - да ведь
это спасение ото всех бед, это панацея, это предикат
величайшего совершенства! А что касается деятельного склада
натуры...
- Кому здесь херес?!
Надо мной - две женщины и один мужчина, все трое в белом.
Я поднял глаза на них - о, сколько, должно быть, в моих глазах
сейчас всякого безобразия и смутности - я это понял по ним, по
их глазам, потому что и в их глазах отразилась эта смутность и
это безобразие... Я весь как-то сник и растерял душу.
- Да ведь я... почти и не прошу. Ну и пусть, что хересу
нет, я подожду... я так...
- Это как то-есть "так"!.. Чего это вы "подождете"?!
- Да почти ничего... Я ведь просто еду в Петушки, к
любимой девушке (ха-ха! "к любимой девушке"!) - гостинцев вот
купил...
Они, палачи, ждали, что я еще скажу.
- Я ведь... из Сибири, я сирота... Я просто чтобы не так
тошнило... хереса хочу.
Зря я это опять про херес, зря! Он их сразу взорвал. Все
трое подхватили меня под руки и через весь зал - о, боль
такого позора! - через весь зал провели меня и вытолкнули на
воздух. Следом за мной чемоданчик с гостинцами; тоже -
вытолкнули.
Опять на воздух. О, пустопорожность! О, звериный оскал
бытия!
Москва. К поезду через магазин.
Что было потом - от ресторана до магазина и от магазина
до поезда - человеческий язык не повернется выразить. Я тоже
не берусь. А если за это возьмутся ангелы - они просто
расплачутся, а сказать от слез ничего не сумеют.
Давайте лучше так - давайте почтим минутой молчания два
этих смертных часа. Помни, Веничка, об этих часах. В самые
восторженные, в самые искрометные дни своей жизни - помни о
них. В минуты блаженств и упоений - не забывай о них. Это не
должно повториться. Я обращаюсь ко всем родным и близким, ко
всем людям доброй воли, я обращаюсь ко всем, чье сердце
открыто для поэзии и сострадания:
"Оставьте ваши занятия. Остановитесь вместе со мной, и
почтим минутой молчания то, что невыразимо. Если есть у вас
под рукой какой-нибудь завалящий гудок - нажмите на этот
гудок.
Так. Я тоже останавливаюсь. Ровно минуту, мутно глядя в
вокзальные часы, я стою как столб посреди площади Курского
вокзала. Волосы мои то развеваются на ветру, то дыбом встают,
то развеваются снова. Такси обтекают меня со всех четырех
сторон. Люди - тоже, и смотрят так дико: думают, наверное -
изваять его вот так, в назидание народам древности, или не
изваять?
И нарушает эту тишину лишь сиплый женский бас, льющийся
ниоткуда:
- Внимание! в 8 часов 16 минут из четвертого тупика
отправится поезд до Петушков. Остановки: Серп и Молот,
Чухлинка, Реутово, Железнодорожная, далее по всем пунктам,
кроме Есино.
А я продолжаю стоять.
- Повторяю! В 8 часов 16 минут из четвертого тупика
отправится поезд до Петушков. Остановки: Серп и Молот,
Чухлинка, Реутово, Железнодорожная. Далее - по всем пунктам,
кроме Есино.
Ну, вот и все. Минута истекла. Теперь вы все, конечно,
набрасываетесь на меня с вопросами: "Ведь ты из магазина,
Веничка?"
- Да, говорю я вам, - из магазина. - А сам продолжаю идти
в направлении перрона, склонив голову влево.
- Твой чемоданчик теперь тяжелый? Да? А в сердце поет
свирель? Ведь правда?
- Ну, это как сказать! - говорю я, склонив голову вправо.
- Чемоданчик, точно, очень тяжелый. А насчет свирели говорить
еще рано...
- Так что же, Веничка, что же ты все-таки купил? Нам
страшно интересно!
- Да ведь я понимаю, что интересно. Сейчас, сейчас
перечислю: во-первых, две бутылки кубанской по два шестьдесят
две каждая, итого пять двадцать четыре. Дальше: две
четвертинки российской, по рупь шестьдесят четыре, итого пять
двадцать четыре плюс три двадцать восемь. Восемь рублей
пятьдесят две копейки. И еще какое-то красное. Сейчас вспомню.
Да - розовое крепкое за рупь тридцать семь.
Так-так-так, - говорите вы, - а общий итог? Ведь все это
страшно интересно...
- Сейчас я вам скажу общий итог.
- Общий итог девять рублей восемьдесят девять копеек, -
говорю я, вступив на перрон. - Но ведь это не совсем общий
итог. Я ведь купил еще два бутерброда, чтобы не сблевать.
- Ты хотел сказать, Веничка: "чтобы не стошнило"?
Нет, что я сказал, то сказал. Первую дозу я не могу без
закуски, потому что могу сблевать. А вот уж вторую и третью
могу пить всухую, потому что стошнить может и стошнит, но уже
ни за что не сблюю. И так - вплоть до девятой. А там опять
понадобится бутерброд.
- Зачем? Опять стошнит?
- Да нет, стошнить-то уже ни за что не стошнит, а вот
сблевать - сблюю.
Вы все, конечно, на это качаете головами. Я даже вижу -
отсюда, с мокрого перрона, - как все вы, рассеянные по моей
земле, качаете головами и беретесь иронизировать:
- Как это сложно, Веничка, как это тонко!
- Еще бы!
- Какая четкость мышления! И это - все, что тебе нужно,
чтобы быть счастливым? И больше - ничего?
- Ну как, то-есть, - ничего? - говорю я, входя в вагон. -
Было б у меня побольше денег, я взял бы еще пива и пару
портвейнов, но ведь...
Тут уж вы совсем принимаетесь стонать.
- О-о-о-о, Веничка! О-о-о, примитив!
Ну, так что же? Пусть примитив - говорю. И на этом
перестаю с вами разговаривать. "Пусть примитив"! А на вопросы
ваши я больше не отвечаю. Я лучше сяду, к сердцу прижму
чемоданчик, и буду в окошко смотреть. Вот так. "Пусть
примитив!"
А вы все пристаете:
- Ты чего? Обиделся?
- Да нет, - отвечаю.
- Ты не обижайся, мы тебе добра хотим. Только зачем ты,
дурак, все к сердцу чемодан прижимаешь? Потому что водка там,
что ли?
Тут уж я совсем обижаюсь: да причем тут водка?
- Граждане пассажиры, наш поезд следует до станции
Петушки. Остановки: Серп и Молот, Чухлинка, Реутово,
Железнодорожная, далее по всем пунктам, кроме Есино.
В самом деле, причем тут водка? Далась вам эта водка. Да
я и в ресторане, если хотите, прижимал его к сердцу, а водки
там еще не было. И в подъезде, если помните, - тоже прижимал,
а водкой там еще и не пахло!.. Если уж вы хотите все знать,- я
вам все расскажу, погодите только. Вот похмелюсь на Серпе и
Молоте, и
Москва - Серп и Молот.
и тогда все, все расскажу. Потерпите. Ведь я-то терплю!
Ну, конечно, все они считают меня дурным человеком. По
утрам и с перепою я сам о себе такого же мнения. Но ведь
нельзя же доверять мнению человека, который еще не успел
похмелиться! Зато по вечерам - какие во мне бездны! - если,
конечно, хорошо набраться за день - какие бездны во мне по
вечерам!
Но - пусть. Пусть я дурной человек. Я вообще замечаю:
если человеку по утрам бывает скверно, а вечером он полон
замыслов, и грез и усилий - он очень дурной, этот человек.
Утром плохо, вечером хорошо - верный признак дурного человека.
Вот уж если наоборот - если по утрам человек бодрится и весь в
надеждах, а к вечеру его одолевает изнеможение - это уж точно
человек дрянь, деляга и посредственность. Гадок мне этот
человек. Не знаю как вам, а мне гадок.
Конечно, бывают и такие, кому одинаково любо и утром, и
вечером, и восходу они рады, и заходу тоже рады, - так это уж
просто мерзавцы, о них и говорить-то противно. Ну уж, а если
кому одинаково скверно - и утром, и вечером, - тут уж я не
знаю, что и сказать, это уж конченый подонок и мудозвон.
Потому что магазины у нас работают до девяти, а Елисеевский -
тот даже до одиннадцати, и если ты не подонок, ты всегда
сумеешь к вечеру подняться до чего-нибудь, до какой-нибудь
пустяшной бездны...
Итак, что же я имею?
Я вынул из чемоданчика все, что имею, и все ощупал: от
бутерброда до розового крепкого за рупь тридцать семь. Ощупал
- и вдруг затомился я весь и поблек... Господь, вот Ты видишь,
чем я обладаю. Но разве это мне нужно? Разве по этому тоскует
моя душа? Вот что дали мне люди взамен того, по чему тоскует
душа! А если б они мне дали того, разве нуждался бы я в этом?
Смотри, Господи, вот: розовое крепкое за рупь тридцать семь...
И весь в синих молниях, Господь мне ответил:
- А для чего нужны стигматы святой Терезе? Они ведь ей
тоже не нужны. Но они ей желанны.
- Вот-вот! - отвечал я в восторге. - Вот и мне, и мне
тоже - желанно мне это, но ничуть не нужно!
- Ну, раз желанно, Веничка, так и пей, - тихо подумал я,
но все медлил. Скажет мне Господь еще что-нибудь или не
скажет?
Господь молчал.
Ну, хорошо. Я взял четвертинку и вышел в тамбур. Так. Мой
дух томился в заключении четыре с половиной часа, теперь я
выпущу его погулять. Есть стакан и есть бутерброд, чтобы не
стошнило. И есть душа, пока еще чуть приоткрытая для
впечатлений бытия. Раздели со мной трапезу, Господи!
Серп и Молот - Карачарово.
И немедленно выпил.
E-mail: 
info@telesys.ru
